Номер 09, 2010

В нынешнем году лауреатами Новой Пушкинской премии стали Ирина Роднянская (Москва) и Валентин Курбатов (Псков). Совет премии присудил им награду в номинации «За совокупный творческий вклад в отечественную культуру».

Напомним, что Новую Пушкинскую премию в 2005 году учредили фонд Александра Жукова, Государственный музей А.С. Пушкина, Государственный музей-заповедник «Михайловское». Первым лауреатом премии в 2005 году стал исследователь русской и западноевропейской литературы Сергей Бочаров. В 2006 году лауреатами были названы поэт Юрий Кублановский и прозаик Алексей Лукьянов. Прозаики Вячеслав Пьецух и Дмитрий Новиков отмечены в 2007 году. В 2008 году премию получили поэт Глеб Горбовский и литературный критик Валерия Пустовая. В 2009-м – прозаики Валерий Попов и Олег Сивун.

Для определения лауреата Новой Пушкинской премии жюри и конкурс не предусмотрены.

Под знаком Пушкина

Церемония вручения Новой Пушкинской премии состоялась в Государственном музее А.С. Пушкина 26 мая 2010 года, т.е. по старому стилю – в тот самый день, когда родился великий русский поэт, Напомним читателю: это произошло в Москве, в так называемой Немецкой слободе.

Что касается нынешних лауреатов, то помимо денежной составляющей премии (300 тысяч рублей) им предоставлен грант на двухнедельное проживание в музее-заповеднике «Михайловское», в гостевом доме близ усадьбы Пушкина.

Пресс-конференцию и сам вечер вел директор Государственного музея А.С. Пушкина Евгений Богатырев. Ему помогали члены Совета премии: директор Государственного музея-заповедника «Михайловское» Георгий Василевич, президент Благотворительного фонда своего имени, который финансирует проект Александр Жуков, председатель совета Новой Пушкинской премии Андрей Битов.

Ирина Роднянская на протяжении четырех десятилетий занимается почти поденной журнальной публицистикой. Читателям она запомнилась прежде всего своими яркими статьями на страницах «Нового мира».

Валентин Курбатов – критик, публицист, писатель. Его анализ литературного процесса всегда точен, ярок, а слово – глубоко и самобытно. Нет сомнения в том, что Валентин Яковлевич – одна из главный фигур нашей культуры. Его боль узнаваема, это наша, русская боль, и пока она отзывается в сердцах читателей, еще остается какая-то надежда на возрождение духовных ценностей, на спасение Человека, оказавшего в путах маскульта.

Особенностью лауреатских вечеров Новой Пушкинской премии является поиск ее устроителями музыкального соответствия-сопровождения. На этот раз музыкальным подарком лауреатам и собравшейся на чествование публики стало выступление государственного ансамбля старинной музыки «Орфарион», который представил оригинальную музыкальную программу.

Композитор Людвиг Вильгельм Теппер де Фергюсон служил учителем музыки и хорового пения в Царскосельском лицее. В его доме в Царском Селе собирались на музыкальные вечера юные лицеисты послушать виртуозную игру своего мастера. Наша память особо связывает этого музыканта со знаменитым первым выпуском лицея. Именно он написал «Прощальную песню» на слова Антона Дельвига. Ее исполнил 9 июня 1817 года хор выпускников-лицеистов, в числе которых был и Александр Пушкин. «Прощальная песня» стала лицейским гимном, которую всегда исполняли во время своих традиционных встреч его знаменитые выпускники.

Из русских самобытных музыкантов нам напомнили произведения Александра Алябьева, Дмитрия Бортнянского, Алексея Титова, Евстигнея Фомина.

Ключевым моментом музыкальной программы стало исполнение трех русских романсов... на французском языке. Причем, стихотворение А.С. Пушкина «Приметы» («Я ехал к вам») написано именно по-французски. Положенное на музыку Исааком Шварцем, оно никогда прежде не исполнялось на публике.

А знаменитые строки М.Ю. Лермонтова «Казачья колыбельная» (музыка народная) и «Выхожу один я на дорогу» (автор музыки – Елизавета Шашина) были переведены на французский Мариной Цветаевой, но никогда прежде не печатались и тоже не исполнялись.

Два эти атрибутированные текста предоставил устроителям Новой Пушкинской премии архивист и собиратель Валерий Босенко. Нет сомнения, что обнародованные 26 мая переводы (тексты Цветаевой) станут заметным явлением в поэзии и современной филологии. Их и официализирует Новая Пушкинская премия.

Каждый из нас, первослушателей, конечно, сохранит свои впечатления, сформирует свои суждения. Возможно, говорится в листовке-представлении цветаевского текста, кто-то найдет огрехи против правил и норм литературного французского языка, кто-то решит, что Цветаева в «сильной степени пересочиняет Лермонтова». Но непременно будут отмечены и безусловные удачные находки перевода. Сама же Цветаева, предвидя всякие возражения, четко предупредит потенциальных оппонентов: «переводила для себя и для Лермонтова: кажется, хорошо».

Оставим споры специалистам. Безусловно одно – Цветаева выступает в этой работе не только как стихотворец, но как языкотворец. Не знаем пока, напела ли Марина Ивановна кому-нибудь свой французский перевод лермонтовской колыбельной, но мы его услышали в изящном исполнении Олега Погудина и гитариста Михаила Радюкевича. Выступление на этом вечере блистательного исполнителя русских романсов, любимца публики поставило в заключение программы знак восклицания!

Представляем нашим читателям Слово Валентина Яковлевича Курбатова, произнесенное им, при получении Новой Пушкинской премии за 2010 год.

Незакатное солнце

Всё нейдет у меня из памяти мысль Василия Васильевича Розанова, которую я уж и повторял не раз, а вот она держится репьем и всё не становится менее беспокойной; что поживи Пушкин подольше – мы не разделились бы на славянофилов и западников – стыдно было бы его цельности. А мы всё не заживим эту несчастную рану. Да и не рана это уже, а удобные привычные ложи в театре жизни. Хотя границы давно размылись, старые маски повытерлись, и сквозь них глядят у одних смущенные лица, а у других уж и лица не осталось, маска приросла.

Не прошел нам даром долгий период, когда характеристикой времени, общей его интонацией было, по слову Александра Сергеевича, «невежественное презрение ко всему прошедшему, слабоумное изумление перед своим веком, слепое пристрастие к новизне, частные поверхностные сведения, наобум приноровленные ко всему...»

Эту аттестацию легко было бы отнести к «клеветникам России», к беспечальным западникам, для которых, чем положение общества горше, тем и веселее – больше им поводов блистать тонкой иронией и мстительнее тыкать бедной стране в лицо «цивилизованным человечеством». А только характеристику эту Александр Сергеевич адресовал не кому иному, как Александру Николаевичу Радищеву – сердцу, не в зеркало глядевшему, а действительно страдавшему за несчастную свою Родину. Но и зная о страдании и ссылке Радищева, Александр Сергеевич все-таки говорил то, что говорил, потому что чувствовал вернее и видел дальше дня (и то же видел, что Радищев, да понимал лучше), слышал небесное задание России, как, может быть, больше не слышал потом никто. И не умозрением слышал, как славянофильская ветвь от Киреевского и Ильина до нас, грешных, кто их жадно цитировал, с победной укоризной поглядывая вокруг, словно сам выстрадал эту мысль и понял Божье задание России. Нет, Пушкин слышал всем сердцем, всем духом, всем течением крови, так что «Играй, Адель» и «Пророк» не толкали друг друга в его душе, как в Михайловские дни легко соседствовали «Граф Нулин» и «Борис Годунов», – каждый в свой час души и ума и каждый всем светом, всей любовью и всей печалью.

Это было тайной его единственной, его небесной свободы, которая, может, только в России и возможна и при которой в одних устах одинаково естественны «рабство дикое» и «Ура, наш царь!», «оковы тяжкие» и «Россия, встань и возвышайся!», а бедный Евгений и «кумир на бронзовом коне» только вместе и целы, а порознь – не жизнь, а только история.

Как это потом верно выговорится у Татьяны Глушковой к смущению вольнолюбивых умов и «гражданского общества»

И надобны крестьянские труды,
Тьмы крепостных демидовских рабочих,
Чтобы выковывать «Египетские ночи»
Иль это – «гений чистой красоты»...

Гений и «крепость» в одном сердце – согласи-ка! Но именно поэтому так дружно и вырывалось о нем у Одоевского, Ильина, Непомнящего – «Солнце русской поэзии», «солнечный центр нашей русскости», «центральный момент русского культурного развития». И слово «русское» ходило в обнимку с Пушкиным и было неразделимо с ним как условие единства, и Пушкин был светлым улыбчивым Образом (страшусь сказать иконой), таинственно и закономерно обнимавшим в своем роду двенадцать святых наших месяцесловов.

Нам этой правдой уже не дышать. Соединительные союзы ушли в изгнание, уступив место разделительным, и мы уже не дети «и», но «или-или». И нам уже не почувствовать родства «чудного мгновения» и «крепостных рабочих». Оттого Александр Сергеевич и непереводим на иные языки и так и остается миру загадкой, что там эта чудная цельность необратимо унесена историей. И сами европейские языки уже не знают этого небесного «всё во всём», этой исполненности, в которой слово не оборвало связи с райской адамовой прародиной, а помнит, что оно было у Бога и было Бог.

К сожалению, мы понуждаемы миром к «уравнительной пошлости прогресса», которая в свой час заставляла кипеть гневом К.Н. Леонтьева. Но если когда-нибудь спохватимся и вспомним, «на чем основано от века самостоянье» России и захотим удержаться от окончательного падения в периферийное существование, повернем от дурной множественности к большому стилю, от потребы дня к небесным основам, мы увидим, что «темницы рухнут, и свобода нас встретит радостно у входа».

Свобода быть самими собой перед Богом, а не ряжеными в чужом театре. А Александр Сергеевич с улыбкой встретит нас как блудных детей. И мир, тоже уставший от своей дробности, с благодарностью повернется к нашей цельности и поймет, что и его-то задание и спасение – Пушкин.

А нам не жалко. Он же солнце. Его хватит на всех!

К началу ^