Номер 01, 2011

Александр Кушнер: Приходит на помощь музыка...

Александр Семенович дружил и дружит со многими замечательными современниками. Иосиф Бродский писал о нем: «Александр Кушнер – один из лучших лирических поэтов ХХ века, и его имени суждено стоять в ряду имен, дорогих сердцу всякого, чей родной язык русский...»
Дмитрий Лихачев говорил: «Кушнер – поэт жизни, во всех ее проявлениях. И в этом одно из самых притягательных свойств его поэзии». А Лидия Гинзбург утверждала: «Вразрез с господствующей традицией лирики Кушнер пишет о счастливой любви. Стихи Кушнера рассказывают о счастье жизни и не утихающей за него тревоге. В них осуществляется взаимосвязанность жизнеутверждающего и трагического».
Недавно в Большом зале ЦДЛ состоялся творческий вечер Александра Кушнера. Вечер назывался «А вы поэт какого века?!» и был посвящен выходу новой книги поэта «Мелом и углем». Александр Семенович читал стихи, как всем известные, так и новые, а также отвечал на вопросы публики.

На вечере я увидела поэта впервые. И мне было удивительно, как этому невысокому хрупкого сложения пожилому человеку, он родился в 36-м, удается создавать такую сильную, светлую энергетику. Тихий голос поэта буквально гипнотизировал собравшихся. Во время его выступления никто не проронил ни слова, и, по-моему, даже не кашлянул. А ведь в зале хватало шумной молодежи, включая юношей.

В конце вечера к Александру Семеновичу выстроилась длиннющая очередь за автографами. С каждым подошедшим он был любезен и терпелив. Мне удалось пробиться первой. «Не утомил?» – спросил поэт, внимательно глядя сквозь стекла очков. Мне хотелось сказать, что, конечно, нет, и что я очень люблю его стихи. Но самообладания хватило лишь на то, чтобы замотать головой. Да и другие зрители тоже желали приблизиться к легенде.

В начале поэтических чтений Александр Семенович произнес небольшую речь:

– Что такое книга стихов? – Это отчет о проделанной работе за два-три года. Удивительно! В нее вмещается все, чем ты жил. Читая стихи, вспоминаешь, как их писал, когда, по какому поводу. Борис Пастернак говорил, что каждую свою книжку он ощущает как раскаленную железную болванку, которую невозможно удержать в руках – настолько горячо! Мне понятно его чувство. Может, читатель ощущает это в меньшей степени. Но для тебя, пишущего, дело обстоит именно так.

Название для книги найти трудно. Труднее, чем написать стихотворение. Мучаешься, ночи не спишь. Буквально! Все названия уже были. А ведь надо придумать такое, до которого раньше никто не додумался. Одна из моих предыдущих книг называется «Холодный май». В ней есть одноименное стихотворение. И вышло хорошо. Была книга «Таврический сад». Я живу рядом с Таврическим садом. Это мое любимое место в городе. Новая книга получила имя «Мелом и углем».

Почему? Мы часто жалуемся на действительность, на жизнь, на век, в котором живем. Но важно заметить, что за последнее столетие человеческая жизнь существенно выросла. Порою думаешь, Боже мой! Пушкин в 37 погиб! Да что же он успел узнать о жизни?! А про Лермонтова и говорить нечего. Боратынского в 40 называли седовласым старцем. Он умер в 44. Мальчишки! С ужасом я произношу это слово. Но как много они успели! И как много успели понять о жизни. Наверное, даже больше, чем мы. Может, они жили более интенсивно?!

Тем не менее постепенно я выяснил, что зрелый возраст не мешает писать стихи. Лета к суровой прозе меня не клонят. И я уверен, если бы Пушкин не погиб, он тоже продолжал бы писать стихи, а вовсе не историю Пугачева. Она ему уже тогда наскучила.

Стихи, как дневник. Ими живешь повседневно. Они никогда не надоедают. Возьмем Боратынского. Его ранние работы, например, «Здравствуй, дева в сарафане», не Бог весть что. Но вдруг под самый конец, в последние три-четыре года жизни, такие головокружительные, бескомпромиссные вещи! Он стал великим поэтом. Я думаю, как бы Пушкин был рад стихам своего друга, если бы был жив. Поэтому никогда нельзя ставить крест на жизни раньше времени. Неизвестно, к чему она тебя готовит, к чему подтолкнет. И вот я считаю:

Как римлянин, согласный с жизнью в целом,
Живи себе пристойно, день за днем,
Благополучный день, отметив мелом,
А неблагополучный день углем.

Александр Семенович пригласил на сцену издателя и редактора своей книги Алексея Алехина. Тот сказал:

– Между сборниками Александра Кушнера обычно проходит два-три года. Сборники очень спрессованы. И у каждого свое лицо. Я участвовал в составлении не только «Мелом и углем», но также предыдущей книги, увидевшей свет в 2008-м, «Облака выбирают анапест», поэтому прочел каждую рукопись чрезвычайно внимательно. Я обнаружил в стихах много печальных деталей, грустных событий, всяких злодейских цезарей. Однако общее освещение картины бытия у Кушнера светлое: «Печаль моя светла». За счет чего подобное достигается? Просто, поперек глупостям, некрасивостям, нечестностям существования действуют любовь, красота, в том числе и красота искусства. Да и сам дар жизни дорогого стоит.

В качестве иллюстрации к сказанному Алексей Алехин прочел из новой книги поэта стихотворение «Мрачность»:

Когда б не живопись, я был бы мрачен тоже.
Когда б не шаткая на берегу скамья,
Не куст сиреневый и холодок по коже.
Когда б не музыка, как был бы мрачен я!

О стихах Кушнера в тот вечер говорил и главный редактор журнала «Знамя» Сергей Иванович Чупринин. Он отметил, что вопреки общепринятому мнению, будто поэт всегда должен быть бунтарем, а поэзия – рождаться на изломе, Александр Кушнер никогда ничем ортодоксальным не отличался, тем не менее, поэт он настоящий.

Было много записок из зала. Мне хочется представить читателю некоторые, наиболее интересные вопросы и ответы.

– Как вы относитесь к тем своим стихам, которые созданы давно?

– Глядя на свои прежние и новые вещи, перелистывая их для подготовки к творческому вечеру, я обнаружил между ними сходство и понял, что мне не стыдно за написанное десятилетия назад. Старые работы могу читать, будто они созданы сегодня.

– Что вы думаете о славе? Какие действия поэту нужно совершать, чтобы стать известным?

– Слава это «солнце мертвых». Мы должны просто писать стихи, чтобы они прежде всего нравились нам самим. И в каждом своем стихотворении отвечать за каждое слово.

Настоящая поэтическая слава начинается посмертно. Мои любимые поэты – Боратынский, Фет, Тютчев, Анненский – при жизни ничего не дождались. Иногда думаю: Господи, за что я такой счастливый билет вытащил! Обо мне ведь говорят, меня читают. Неизвестно, что будет дальше.

Так, в средневековых соборах скульпторы ставили статуи под самой крышей. Обычным людям, приходящим в храм, не доводится увидать изваяния во всей их красоте. И только реставраторы, когда проводят восстановительные работы, могут подняться вверх с помощью лесов и лицезреть всю красоту. Этому факту еще Пруст удивлялся в свое время.

На мой взгляд, пример со статуями справедлив в отношении любого искусства. Главное – создать нечто такое, чтобы ТЫ понимал, что сделал все возможное.

– Ваши стихотворные посвящения дают объемный список имен, знаковых для современной литературы и кино: Битов, Рейн, Петрушевская...

– А вот Довлатову не успел посвятить... Написал стихи уже после его смерти. Собственно, там не только о нем – обо всей компании питерских прозаиков.

Зато в их прозе дорогой
Был юмор, кто-нибудь другой
Напишет лучше, но скучнее.
Не соблазниться нам тоской!
О, праздник, что всегда с тобой,
Хемингуэя - Холидея...

Зато когда на свете том
Сойдетесь как-нибудь потом,
Когда все, все умрем, умрете,
Да не останусь за бортом,
Меня, непьющего, возьмете
В свой круг, в свой рай, в свой гастроном!

Я считаю, поэзия не может жить вдали от других муз. Друзьями моей молодости были прозаики: Андрей Битов, Рид Грачев, Игорь Ефимов, Валерий Попов, Сергей Вольф, Сергей Довлатов. Потом – Михаил Кураев, Александр Мелихов, Людмила Петрушевская, Владимир Маканин. И так далее. Меня всегда влекла проза, волновала. Видимо, возникает нечто общее. Например, я твердо знаю, что с Валерием Поповым у меня общее есть – в отношении к миру, к жизни. Так же было много общего с Андреем Битовым: мы начинали вместе.

Ну, а без кино вообще обойтись нельзя. Увлечение им начиналось с итальянского неореализма. Хоть я и считаю, что наши советские фильмы тоже совершенно замечательные. Прежде всего, Иоселиани. Вот кого я люблю безумно: и «Пастораль», и «Жил певчий дрозд», и «Листопад».

– Не боитесь, что поэзия как вид искусства в скором времени сойдет на «нет»?

– Поэзия никуда не денется, если только человечество не покончит с собой, хотя теперь оно обладает для этого всеми возможностями. Или не захочет оскотиниться и снова встать на четвереньки.

Мне часто доводилось слышать мнение и о том, будто поэзия должна неузнаваемо переродиться. По-моему, это все равно, что смерть. Искусство, литературу хоронили множество раз. Наполеон, например, на закате своих дней заявил, и эту фразу записал его друг Лас Каз, разделивший с ним изгнание на острове Святой Елены: «В литературе ничего нового уже сказать нельзя: но в геометрии, физике, астрономии еще есть широкое поле для деятельности». Это сказано лет за десять до рождения Льва Толстого!

Я думаю, поэзия, не только русская, но и мировая, прекрасно будет чувствовать себя в XXI веке.

– Где бы вы хотели жить, если б могли выбирать?

– Я всю жизнь прожил в Питере, об этом не жалею, хотя объездил много городов: и Париж, и Венецию, и Лондон, и Нью-Йорк. Петербург никому не уступит. Кроме того, у меня есть чувство привязанности к месту, к дому. Мне кажется, не случайно я там родился. И, конечно, Петербург повлиял на то, что я делаю.

Что касается тех, кто решает жить за границей, я их ни в коем случае не осуждаю. «По прихоти своей скитаться тут и там», как сказал Александр Сергеевич. Человек волен выбирать себе место жительства.

Но когда я проезжаю через маленькие городки, в машине особенно, у меня порой возникает удивительное чувство. Солнце так освещает какой-нибудь дом, что ты думаешь: «Там, наверное, живет счастливый человек! Он этого не знает. А, может, знает».

Есть люди, счастливые за пределами Москвы и Петербурга. Я знаю таких. Знаю Сергея Коробова, живущего в селе Нексеневцы Вологодской области. Он счастливый человек. Он любит стихи.

– Ваша супруга Елена Ушакова – поэтесса и критик. Ее литературная ипостась мешает общению или наоборот аккумулирует творческую энергию?

– Я счастлив, что у меня есть друг, с которым всегда могу поделиться любой мыслью. И, разумеется, стихами. Мы читаем друг другу недавно написанные вещи, проверяя их. Это очень важно. Правда, Лена жалуется, что, когда я сижу за столом, у нее поэтические силы уходят, будто я их отнимаю. Но поскольку она все же пишет, думаю, что ей только кажется. Очень люблю ее стихи.

Да, иногда бывает трудно. Но пар, подобной нашей, много. Например, Некрасов и Панаева сообща трудились над романом. Георгий Иванов и Одоевцева вместе писали стихи. Больше того, по признаниям Одоевцевой некоторые строчки в стихах Иванова на самом деле ее. Все может быть.

– Какую роль в вашей жизни играет искусство?

– Искусство – великое утешение. И, может, – даже самое большое в жизни утешение. В минуту жизни трудную приходит на помощь музыка. Приходят на помощь стихи. Живопись. А иначе их бы не существовало.

Когда думаю о Пастернаке, Пушкине, других поэтах, испытываю великую радость. Ведь в их стихах накоплена огромная энергия. Они сродни солнечному приемнику, который впитывает в себя лучи. Читаешь и как бы согреваешься.

– Как относитесь к упадническим настроениям, которыми часто страдают современные писатели?

– На мой взгляд, литература существует по другим законам, нежели, к примеру, документальная фотография. Во все эпохи было много ужасного и страшного. Во времена Пушкина творилось черт знает что. Восстание в Польше, восстание декабристов, чума, холера, война на Кавказе. Сплошное крепостное право.

Однако в самые тяжелые, кошмарные минуты жизни, а каждый человек знает хотя бы несколько таких минут, необычайно остро воспринимается красота мира: солнечные лучи на листве, белые облака в небе, – душераздирающая красота! Есть в этом парадокс.

Вот такой разговор произошел у Александра Кушнера с почитателями его таланта. А через несколько дней он уже выступал перед молодежью на Форуме молодых писателей в Липках.

Светлана РАХМАНОВА

К началу ^