Номер 12, 2004

МГУ: Господин учитель!

Не прав был Кант. Не все течет, не все меняется. Пусть люди, львы, орлы и куропатки умирают, пусть города и улицы меняют имена, как перчатки. Одна только «вещь в себе» остается неизменной, как светлое имя Пушкина – Московский университет, единственный и неповторимый. И 25 января на фоне иных дат, то торжественно произведенных в красные дни календаря, то с шумом разжалованных, выглядит величиною очень даже постоянною. Во всяком случае, за длинную и неспокойную историю Государства Российского не нашлось ни одной властвующей десницы, что покусилась бы на Татьянин день. «Святое место», - просто объяснил сей феномен воспитанник университета Михаил Лермонтов. «Барометр общества», - поправил его другой птенец гнезда Ломоносова - Николай Пирогов. Пока есть общество – есть у него и свой барометр, и свой компас, и вечный двигатель. А все бегут, бегут, бегут, а он стоит… 250 лет набежит в январе нашему перпетуум-мобиле. Дата, достойная того, чтобы поковыряться в его шестеренках и посмотреть: все те же или слегка их подменили?

Основной хронотоп

Черные мантии и профессорские треуголки на вручении золотых медалей выпускникам, публичные лекции по выходным и студенческие диспуты на конференциях - все это в той или иной форме наверняка наличествует и в других вузах, но ассоциируется почему-то всегда с университетом Московским. Даже не с МГУ, а со старым, еще дореволюционным. Вот, например, Малый мехмат или знаменитая школа-интернат Колмогорова – чем вам не Благородный пансион для юношества времен Очакова и покоренья Крыма? Ведь детище господ Ломоносова и Шувалова всегда славилось тесными связями с гимназиями. Или взять НИИ им. Белозерского при университете. Модифицированная вариация «Общества любителей российской учености», созданного при Екатерине по образцу и подобию немецких академических обществ. А традиция получать докторское звание, только пройдя ступень кандидата наук? Придуманная, а потом и отвергнутая теми же немцами во имя новой формы «магистр-бакалавр» - это ли не привилегия старинного университета? Кстати, активно сейчас изживаемая во многих российских вузах, но только не в МГУ.

История главной альма-матер страны и в самом деле - сказка про машину времени: все кругом поседели, а главный персонаж остался тем же. Может, это участь всех «государств в государстве», всех европейских святилищ наук - старое незаметно обращать в новое, а новое маскировать под хорошо забытое старое? Ведь кому-то же надо быть верным традициям, когда падают Бастилии и меняются флаги… Вот и наш именинник – из племени архивариусов – что имеет, то и хранит.

«Посравнить да посмотреть век нынешний и век минувший», как предложил когда-то выпускник Грибоедов, то и сегодня картина получается не удручающая, а совсем даже наоборот.

С чем, например, причалил МГУ к своему 250-летию?

Если отвлечься от традиций фундаментального образования (а именно ими славится университет), от многоступенчатости и многообразия экзаменов, от профессоров и академиков (а это сплошь известные имена и большие величины), от принципов демократии и автономии, которым от начала до конца следовал «старейший из старейшин» - впечатлит даже то, что останется в сухом остатке.

Вот, скажем, библиотека. Уже прошлой осенью ее строительство породило небывалый шум: дескать, километраж у облюбованного нуворишами проспекта Вернадского откусила приличный. Работа на стройке гудит днем и ночью, спать мешает. Однако злопыхатели затихли, как только главная альма-матер объявила цель стройки – публичная библиотека. Кощунство - кидать камни в огород тех, кто задумал переплюнуть главную библиотеку страны. Тем более, если учесть, что РГБ сейчас не на высоте: главное хранилище лет пять как пылится в ремонте и неизвестно, когда откроется. Теперь же, когда в пятачок между Ломоносовским и Вернадским корнями врастет фундаментальная библиотека МГУ с фондом на пять миллионов книг, включая коллекцию раритетов, центр чтения наверняка сместится на юг Москвы. Читальные залы на три тысячи человек, конференц-аудитории на 1200, 300 и 100 мест и музей Московского университета приютят всех алчущих познания, не только студиозов. А главная альма-матер страны и в бозе почившие фонды Ленинки заменит, и историческую миссию себе вернет.

Ведь было уже однажды. Сто лет - с Елизаветы Петровны и даже после «дней александрова прекрасного начала» - университетское книгохранилище играло первую скрипку в деле просвещения нации. Единственная в стране публичка, куда стекались не только разночинские сыны, в их числе неистовый Виссарион, но и домашние библиотеки-завещания графа Муравьева, купцов Демидовых и филолога Гудзия. А начиналось-то все с малого: с французских, немецких и английских талмудов, доступных «для любителей наук и охотников чтения каждую среду и субботу с двух до пяти часов». И охотники, судя по пометкам и рисункам на пожелтевших полях, находились стоящие – Александр Пушкин, например, и Тимофей Грановский. Сама лицезрела их автографы.

Кстати, о книгах

Они тоже в компании с университетом намерены отметить 250-летие. Издательство МГУ, что существует на Моховой чуть ли не с момента открытия университета, увековечит празднество выпуском юбилейной серии «250 классических учебников». Вместе с историком Соловьевым в классики попали и нынешний ректор МГУ Виктор Садовничий, и популярная в среде англоманов профессор Тер-Минасова со знаменитой книгой «Язык, культура, межкультурные коммуникации», и что особенно отрадно, мой научрук профессор Александр Шерель с не по научному занимательной «Радиожурналистикой». Столь лестное соседство ученых мужей и жен прошлого и настоящего легко объяснимо: учебники не просто пришлись ко двору, но и прошли испытание медными трубами.

Впрочем, сам факт, что книга отпечатана в издательстве МГУ, согреет душу и без классики. Шутка ли, из-под пресса эмгэушной типографии вышел первый научный сборник Михайло Ломоносова и первое издание гоголевских «Мертвых душ».

Здесь Михаил Херасков, университетский куратор и великоросский пиит, подвязался с первым «толстым» журналом «Полезное увеселение». Здесь друг свободы Николай Новиков, издатель и сам писатель, выпускал «возмутительные» книжки и «Экономический магазин». Сюда, в светскую газету «Московские новости», граф Шувалов, придворный либерал, слал корреспонденции «от Двора». Здесь, здесь, под сенью важных лиц младые годы Герцена неслись…

Прибавьте еще эмгэушный обычай теорию совмещать с практикой, а студенческий досуг с делами на «пользу и во благо Отечества». С ним наш флагман тоже не спешит распрощаться.

Вроде есть уже поликлиника МГУ и даже «Медцентр детей и подростков» для профессорских и студенческих сынков и дочек. Нет же, мало показалось – закрытые заведенья, врачебные терры инкогнито, придумали разбавить новой клиникой. Ее построят большой, аж на 45 тысяч кв. м, и современной – с последними новинками техники в виде модной аппаратуры, плоских мониторов и прочей атрибутикой УЗИ. Кроме того, в клинике обоснуются не только кафедры медфака МГУ, исследовательские лаборатории, но еще и главные обитатели подобных учреждений - бабушки, дедушки и беременные женщины. Ибо новый центр, в отличие от собратьев прошлых лет, откроет двери всем страждущим москвичам. Так что в демократичности и численности помещений новую больницу, как и новую Фундаменталку, не упрекнешь: мыслимое ли дело – поликлиника на четыреста посещений в смену с диагностическим комплексом и стационар на триста коек для москвичей. Такое даже практиканту медицинского отделения Пирогову не снилось.

Впрочем, и масштабы самого универа тогда были другие. Хотя и вмещали с грехом пополам раненных в двух войнах. Но само явление - бесплатные больницы - наши в доску. При всем буржуйстве XIX века (детей тогда обучали за плату), богоугодные заведения, в том числе и при университете, старались освобождать от ренты. Вот и выпускники «главнейшего» доктор Броссе и доктор Эвениус в год восстания декабристов открыли бесплатную глазную клинику, а их ученики и ученики учеников в 90-е годы позапрошлого века исцеляли простой люд на Девичьем поле (ныне Б. Пироговская - адрес ММА им. Сеченова) в гинекологической клинике и хирургическом госпитале. Причастились к наследию Брассе-Эвениуса и отец Достоевского, главврач Мариинской больницы на Божедомке, кстати, тоже птенец гнезда Ломоносова, и студент более позднего выпуска - Склифосовский.

Потомство и потомственное

О том, кого еще из светил медицины и науки потомки заметили в угодных Богу и народу делах, об этом отдельную песнь споют в Историческом музее. Роль баяна исполнят Студент и Профессор. Эти главные и, как Ломоносов с Шуваловым, вечно живые персонажи университета, вернее их двойники-потомки проведут пытливого юношу по излюбленной университетом дорожке - от прошлого к настоящему, от битой мостовой к современному тротуарчику, где николаевские мундиры сменит свитер врастяжку а ля Высоцкий, а Анна на шее - президентский орден в шелковой ленте.

Анфилада комнат и эпох, столы с рукописями и экраны с электронной информацией лишний раз напомнят о главном университетском хронотопе - преемственности и еще раз преемственности. И эта навязчивая ссылка к прошлому - тоже не пустая блажь. Разве может быть у ректора-математика теория без доказательств? Аргументы за потомственность Музея истории Московского университета, в который обещает перерасти выставка - его старшие сородичи-музеи. А их, поверьте, у МГУ не мало.

Из университетского зоологического сада некогда вырос милый с детства Зоопарк. Облюбованный мамашами с колясками Ботанический сад некогда тоже был ареной студенческих экзерсисов: студент Тимирязев отличился здесь тем, что поставил первые растительные опыты. Что до известного нам, как место литературных сборищ, Политеха, то и он тоже родом из физического кабинета университета. Да и Музею антропологии, и Историчке жаловаться не на что: в их недрах пылятся домашние коллекции универских профессоров. Музей изящных искусств (ныне ГМИИ им. Пушкина), между прочим, тоже собирали не столько на казенные средства, сколько на частные пожертвования отдельных эстетов, большей частью на доходы отца Марины Цветаевой. Так что видите, в судьбе десятка столичных музеев, как, впрочем, и шестидесяти вузов страны, Академии художеств и даже Малого театра Московский университет сыграл не последнюю роль. Главному было чем одаривать…

Лизкина вольница

Никто не догадывается, что в положении нынешней Конституции о всеобщем высшем образовании «виноват» Московский университет. Собственно, именно эта цель «для генерального обучения разночинцев», вынесенная в преамбулу указа об учреждении нового университета в Москве, и отмежевала детище Ломоносова от сугубо дворянского Петербургского университета. По сути, это была революция - открыть единственный в стране вуз для всех сословий, кроме крепостных крестьян. Стыдно ведь оставлять за бортом науки миллионы соотечественников, когда в европейских университетах «почтенным» студентом давно считался тот, кто «больше научился». «А чей он сын, - писал в доношении Елизавете Петровне Ломоносов, - в том нужды нет». Такого даже Сорбонна себе не позволяла: из первых 26 профессоров Московского университета только трое родились дворянами. Что уж говорить о студентах, чьи генеалогические древа засильем гербов вообще не страдали. Кстати, елизаветинский демократизм монархической России, как известно, вышел боком. Ведь не только Герцена разбудили университетцы Тургеневы, но и Герцен, сам выходец с Моховой, разбудил революцию.

Правило «не деньги, а ум», между прочим, действует в МГУ и сейчас. И это несмотря на видимую звездность. Невероятно, но факт: университет до сих пор доступен любому и каждому. И не верьте тем, кто кивает на большие конкурсы: они-то в главной альма-матер как раз небольшие - такие, какие и бывают обычно в реальности - в среднем четыре человека на место. А что действительно у МГУ безразмерное, так это чувство долга и чести. Универ скорее прибавит число мест для олимпиадных призеров или даже поедет в глухую деревню на поиски новых «невтонов», нежели опустится до заповедника «для блатных».

Кстати, выборность профессоров и прочие вольности сегодняшних вузов - тоже заслуга университетских опекунов. Вкупе с уступкой кухаркиным детям они выбили из чиновников и другую, не менее важную поблажку: по уставу, московскому храму науки предоставлялась полная автономия. А это значило, что все свои внутренние проблемы университет решал сам: ректора выбирали из числа профессоров путем голосования, Совет профессоров без оглядки на царя присуждал ученые степени (а степени, на минуточку, соответствовали Табели о рангах). Да и книги, напечатанные с одобрения Совета в университетской типографии, освобождались от общей цензуры. А этого, поверьте, немало, чтобы обеспечить страну крамольниками по полной. Ведь покушался Николай I на универскую автономию, да и Сталин не прочь был прижать к ногтю «лизкину вольницу»: но всякий раз, когда университету грозили пальцем, «во фрунт» вставали не только студенты, но даже ученые мужи. «Первейший» отделывался десятком-другим арестов и профессорскими ссылками - на том и расходились. Правда, ликвидация вольнодумцев иногда обходилось недешево: в 1911 году в знак протеста против увольнения своих коллег вуз демонстративно покинули физик Лебедев, геохимик Вернадский и ректор…. Но такова уж была негласная университетская этика: недовольные не шумели, не обличали, а сразу подавали в отставку.

Вы не поверите, но и сейчас МГУ, аки Ватикан, от государства не зависит, разве только финансово. Но ректора, как президента, до сих пор выбирают тайным голосованием, и Виктор Садовничий по примеру ВВП отсчитывает в кресле ректора не первый срок.

Финансы, кстати, песнь особая. Поначалу в голове Михайло Васильевича роилась еще одна благая мысль - учить юношей бесплатно. Но поскольку ассигнаций на образование российские самодержцы всегда-то выделяли мало, а дочь Петра и вовсе пожадничала, халява досталось только неимущим. Имущие же отделывались ежемесячными 28 рублями 57 копейками. Впрочем, и на их улице случались праздники: лучших освобождали от платы, а порою даже награждали Демидовскими премиями. Которые, между прочим, существуют и по сей день, только выдают их не студиозам, а ученым покрупнее.

Как видите, идея с платным образованием стара, как сам университет. Но нашему брату эмгэушнику хотя бы не обидно: деньги с нас не по родству берут, как раньше, а по знаниям. Да и то, не по-русски все это - плата и кредиты. Бьюсь об заклад, во всем виноваты англичане. Универ и всегда-то смотрел на Запад, копируя не только хорошее… а недавно и вовсе удивил призывами брать образовательные кредиты.

Да что там кредиты! Когда-то, в лохматые 1800-е, московский университет не то что кафедру не давал, но даже профессорское звание не присваивал без заморского диплома. Докторскую степень сначала получали где-нибудь в Геттингене, а потом подтверждали на экзамене в Москве. В Германию, разумеется, отправляли лучших из лучших. Помните, как у Пушкина Ленский вернулся от бюргеров «с душою прямо геттингенской, поклонник Канта и поэт». Они все оттуда, из-за бугра, приезжали такие - взбалмошными кантианцами и вольтерьянцами. Но даже это не испортило авторитет заморских коллег. В загранстажировки отправляли до самой революции. Адъюнкт Погодин, например, командировался на Запад «для приготовления к занятиям» на кафедре… российской истории, а будущие светила европейской истории и хирургии Грановский и Пирогов стажировались в Берлинском университете.

Шведская Упсала, английский Глазго, прусский Кеннинсберг - богатой считалась география студенческих стажировок XVII - XX веков. Тогда для поездок за бугор не требовалось знание иностранного. Зачем? Языки знали все: на них отчасти слушали лекции в Москве, отчасти писали любовные письма. Требовались мозги и прилежание. Сейчас мозги тоже нужны, но не более языков, с которым современный студиоз хоть и не на «Кто вы?», как его родители, но все же и не на «Ты», как его далекие предшественники. Сейчас не то, что при царе горохе… Сорбонна, Кэмбридж, Оксфорд, университет штата Миссури… География изменилась и расширилась, но обычай остался.

От традиций ни на шаг

Как осталась и под завязку родная стихия «колхозных» практик. Не думайте, что это заслуга комсомольцев: все современное на совести предков. Пионеры фабричного производства, оказывается, не студиозы «пятилеток», а двенадцать «математиков» из Московского университета. Императорским указом 1761 года их выслали в качестве «вспоможения» на Колывано-Воскресенские горные заводы. Что случилось с первыми ударниками студтруда - история умалчивает. Зато помнит, во что вылилась идея эмгэушных «физиков» и «мехматчан» 50-х подработать на стройках за деньги. В нынешние стройотряды, разумеется, прописавшиеся на временных развалинах Фундаментальной библиотеки МГУ и нового корпуса Бауманки. Я не говорю уже о студентах-медиках. Они, трудяги, больше всех отдувались на практиках в университетских госпиталях. Отечественная, Крымская, Великая Отечественная… Последствия скольких войн расхлебывал университетский люд? Да и по сей день продолжает... Не только в госпитале им. Бурденко, но и в лабораториях НИИ ядерной физики им. Скобельцева - кстати, филиала МГУ.

А введенный университетом обычай ежемесячных студенческих диспутов по заданным тезисам? А ставший обязательным условием для выпускников и аспирантов государственный экзамен «для производства в чин коллежского асессора и статского советника»? А участие студентов в издании университетских Новиковских газет? А разрешение профессорам с 1817 года совмещать основную работу с преподаванием в других учебных заведениях «в виду недостаточности содержания»? А репетиторство, одобренное самой Екатериной? А обычай без экзаменов принимать выпускников подшефных университетских гимназий и Благородного пансиона, что завела Елизавета? А наличие театрального класса при университете аж с 1756 года? Это вам ничего не напоминает? Скажем, неизменные коллоквиумы, госэкзамены, универские спецшколы, где гении в штанишках выпускные сдают как вступительные, и студенческий театр МГУ (ныне МОСТ), откуда в 1960-е вышли «экономистка» Алла Демидова и «журналистка» Ия Саввина? Все было, было, было… но не прошло. Принципом «от традиций не на шаг» Московский университет, как никто иной, подтвердил расхожее утверждение, что новое действительно хорошо забытое старое. И если кому-то что-то в универе да и вообще во всей отечественной системе образования не нравится - нечего упрекать современников. Пеняйте на предков, ибо более великого консерватора и архивариуса Россия не знала никогда.

Единственное, что храм науки не донес до нас - поступление без экзаменов. А жаль. Сейчас бы подобное явление назвали «льготами», но в древнем 1755 году, когда университет только-только набирал ход, граф Шувалов голову ломал, где бы взять студентов. Представляете, в Аптекарском доме обосновался какой-то университет. Что за новшество?.. чему там учат?.. стоит, не стоит идти?.. а вдруг обманут? Темный московский люд, может, знать про всякие «универшитеты» ничего не знал. Слышал краем уха про Дерпт, но то у них - у немцев. Какой там конкурс! Народ поначалу вообще учиться не шел. Ректорат пускался на хитрости, наградами заманивал. Но народ безмолвствовал. Первую «партию» Синод прислал из семинарии. Вторую сама Елизавета Петровна обеспечила: поставила «учение наравне со службою». А Сенат и вовсе аншлаг устроил - пообещал повысить в чинах и званиях всех, кто придет в присутственное место с аттестатом Московского университета. Ринулись охотники до легкой наживы на Моховую, а там… экзамен. Спрос, как водится при правильном «пиаре», превысил предложение. По сугубо объективным причинам попечитель Оболенский в 1817 году утвердил положение о вступительных экзаменах. «Производить в студенты тех токмо, которые знают Арифметику, главные основания Всеобщей и Отечественной истории, логики и риторики и правила российского и латинского языка, вменяя хотя не в обязанность, но в похвалу и одобрение знание иностранных языков».

На том и остановились. И по сей день топчемся. А ведь если бы ни грамотный пиар да исторический прогресс - будь он неладен! - шли бы мы сейчас все из школы в вуз без экзаменов. Так вот прямиком, проторенной тропкой народною. И то был первый случай жизни «старейшего», когда он изменил бы себе. Но что с ним сделаешь? У него традиция!

С благодарностью Наталья ЕМЕЛЬЯНОВА,

выпускница МГУ 1999 года

К началу ^