Номер 10, 2012

Алексей Варламов: Не читающий не может стать личностью

Наш собеседник – выпускник филологического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова. Защитил кандидатскую и докторскую диссертации. Доктор филологических наук, профессор МГУ, преподает русскую литературу начала XX века и одновременно ведет творческий семинар в Литинституте имени Горького. Читал лекции о русской литературе в университетах Европы и США. Визитинг-профессор университета Айовы (США, 1998).

Дебютировал как прозаик рассказом «Тараканы» в 1987 году в журнале «Октябрь». Первая книга «Дом в Остожье» вышла в 1990 году. Известность автору принесли роман «Лох» (журнал «Октябрь», 1995) и повесть «Рождение» (журнал « Новый Мир », 1995), которая победила в конкурсе « Антибукер ». Роман «Одиннадцатое сентября» вызвал неоднозначные оценки критики (он вышел в журнале « Москва » в 2003 году). Автор ряда публицистических и литературоведческих статей. Член жюри литературной премии «Ясная Поляна».

Постоянный автор серии ЖЗЛ. Выпустил книги о М.М. Пришвине, Александре Грине , А.Н. Толстом, Григории Распутине, М.А. Булгакове, Андрее Платонове и других «замечательных людях».

Лауреат премий: «Антибукер» (1995), Лейпцигского литературного клуба «Lege Artis» за лучший русский рассказ (1995), премии Александра Солженицына «за тонкое исслеживание в художественной прозе силы и хрупкости человеческой души, ее судьбы в современном мире; за осмысление путей русской литературы XX века в жанре писательских биографий» (2006), Национальной литературной премии « Большая книга » (2007, вторая премия за документальный роман «Алексей Толстой»).

Итак, сегодня наш разговор – с писателем, лауреатом литературных премий, профессором МГУ имени М.В.Ломоносова, главным редактором журнала «Литературная учеба» Алексеем ВАРЛАМОВЫМ.

– Алексей Николаевич, расскажите, пожалуйста, о своей юности, студенческих годах.

– Я учился в МГУ, где сейчас и работаю. Не могу сказать, что филология была моей мечтой, или я ощущал ее как свое призвание. Но благодарен судьбе и своему факультету за то, что учился именно там, где для меня начался абсолютно новый этап жизни. Я оказался в среде людей, гораздо более умных, образованных, интересных, духовно богатых, чем я. Это общение мне очень много давало. То же относится и к нашим преподавателям.

Мне кажется, из всех гуманитарных факультетов в ту пору филологический был наименее идеологизированным. То, о чем нам рассказывали – не только о филологии, но и об истории страны, просто о жизни, – для меня это были чрезвычайно важные вещи. В этом смысле университет сделал меня как человека. Для меня в Москве один университет, что бы там ни говорили. Сколько лет прошло, и все равно каждый раз, когда прихожу туда, испытываю волнение от того, что связан с Университетом. Достаточно сказать, что жену и лучших друзей я обрел здесь, мои дети учились тут же. Хорошо, что сейчас при университете есть Храм, и настоятель в нем – мой сокурсник протоиерей Максим Козлов. Этот человек сильно повлиял на меня в духовном отношении, Так что и воцерковление мое тоже в значительной степени связано с университетом.

– Когда поступали в МГУ, был ли у вас разброд в мыслях? Сомневались в выборе факультета?

– Был, и очень большой. Насчет факультета – мне кажется, гуманитарные факультеты дают настолько широкое образование, что каких-то заданных границ я не ощущал. Скорее так: в школе меня не привлекали ни языки, ни литература. Были предметы, которые интересовали больше – биология, география, история. Но когда стал учиться именно на филфаке, когда начались такие дисциплины, как фонетика, общее языкознание, история литературы поэтика, то оказалось вдруг, что все это жутко увлекательные вещи.

Я не задумывался о своем будущем. Мне кажется, вопрос выбора профессии – скорее примета нашего времени. Люди теперь более прагматичны. Сейчас образование стало услугой, и мне это не очень нравится. Оно стало неким капиталом, в который надо выгодно вложиться, чтобы получить отдачу. Поэтому вопрос, ошибся ты или нет, и выбор профессии имеет большее значение, чем прежде.

Я свое будущее представлял чрезвычайно туманно, зато понимал, что получаю хорошее образование. Вопроса, что делать с этим образованием, как применить его, себе даже не задавал.

У нас были огромные списки литературы, которую надо было прочитать. Было ясно, что если я сейчас не прочту «Божественную комедию» или «Илиаду», то никогда потом этого не сделаю. Во время учебы в университете нужно максимально вбирать в себя все, что он дает. Даже если не очень понятно, как это может впоследствии пригодиться.

– Когда вы стали задумываться, кем хотите стать? Верите ли вы в призвание?

– Верю, да. Люди, которые свое призвание знают и хорошо понимают, чего они хотят, счастливее, им легче строить жизнь. На старших курсах понял, что большего всего на свете хотел бы писать. Может быть, о призвании писателя не мечтал, но хотелось поработать журналистом. Когда окончил университет, так сложилось, что мне удалось реализовать многое из того, к чему я стремился.

– Нужно ли писателю непременно иметь филологическое образование?

– Думаю, это вещи напрямую никак не связаны. Для литературного дела филологическое образование совершенно точно не обязательно. Но оно никогда не помешает. Об этом хорошо сказал Михаил Бахтин: для того, чтобы состояться, писателю прежде нужно определиться в истории литературы. Литература не может возникнуть ниоткуда. Необходимо, так или иначе, опираться на предшествующую традицию. И когда вдруг появляются словно из ниоткуда такие писатели, как Андрей Платонов, то возникает миф, что явился гениальный, но при этом абсолютно не тронутый культурой человек. На самом деле это не так. Платонов был очень образованным и начитанным человеком.

Если понимать филологию как начитанность – это писателю необходимо. Скажу так: я бы никогда не посоветовал делать литературу единственным делом жизни. Мы знаем, какие прекрасные писатели получаются из врачей, инженеров, из профессиональных военных... Пути Господни неисповедимы, тут нет никаких законов и правил.

– Какие книги вы сами читали в юности?

– Чтение, особенно в детстве и в юности, чрезвычайно важно. Жаль, что сегодня растет поколение, которое себя этого лишило и тем самым в значительной степени обеднило жизнь. Я читал то, что читали все советские дети – про Незнайку, про волшебника Изумрудного города, про Карлсона, Пеппи-длинный чулок. Очень любил творчество писателя Вильяма Козлова.

Из западной литературы нравилась «Повесть о Хьялти» Стефауна Йоунссона. История живущего на хуторе исландского мальчика. Казалось бы, что общего может быть между советским школьником 70-х годов и этим исландским подростком? Однако меня так заворожила его история, что я до сих пор с благодарностью вспоминаю эту книгу. Или, помню, зачитывался книжкой про сына бурятского чабана – название теперь уж не вспомню.

Возможность почувствовать то, что ты в жизни никогда не увидишь и не почувствуешь, я в литературе всегда ценил. У нас с моей старшей сестрой в детстве была огромная карта Советского Союза. Изучил ее всю – реки, озера, города. Понимал, что вряд ли побываю там когда-нибудь. А книги давали возможность почувствовать жизнь других людей. Может быть, один из психологических мотивов, почему человек начинает писать, связан с тем, что становится недостаточно собственной жизни и хочется пожить другой.

Всегда любил русскую классику. Отчасти, может быть, потому, что мои родители – филологи. Помню, меня потряс Достоевский «Преступление и наказание». До сих пор считаю, что это не просто гениальное произведение – это книга, которая изменила мое сознание, сознание советского атеистического ребенка. Потому что из-под того идеологического прессинга, под которым мы тогда жили, вдруг прорывалось совершенно другое, свободное слово, горячая религиозная мысль. Эти герои и их споры невероятно будоражили душу, волновали. Поэтому, думаю, еще одна из причин, почему человек начинает писать, – некая особая впечатлительность, психологическая ранимость, с которой трудно жить.

Сейчас литература в школе перестала быть обязательным предметом, и у современных подростков нет никакой мотивации читать книги. Это неправильно и грустно. И с каждым годом ситуация ухудшается. Нет культа, моды на чтение. Ее пытаются каким-то образом реанимировать, появляются такие писатели, как Пелевин, Прилепин или Быков, они известны среди молодежи. Но даже их популярность не слишком велика.

Люди, которые лишают себя чтения, становятся примитивными, легче поддаются манипуляции. Человек не читающий, не размышляющий удобнее для власти, он представитель безликой массы. Если вам хочется быть личностью, индивидуальностью, чтение – необходимость.

– Что для вас писательская деятельность? Сублимация эмоций, ремесло, психотерапия, жизненная необходимость?

– Когда пишу книги для серии ЖЗЛ про других писателей, мне интересно размышлять, как они работали, как устроен их творческий механизм. Но про себя я так никогда не думал. Из всего, что вы назвали, всего понемножку. В 90-е годы литература не давала мне совершенно ничего в материальном плане. Был момент психологически очень сложный – жена, двое детей, их надо кормить, денег в обрез. Друзья принялись торговать кто чем, в профессии никто не остался.

И, с одной стороны, я понимаю, что торговать не смогу, с другой – продолжаю писать, поскольку чувствую дикий зуд, внутреннее беспокойство, которое не позволяет мне отбросить это занятие, хотя оно и неприбыльное. Пусть трудно, пусть это ничего не дает, но в этом смысл жизни. Литература стала моим внутренним оправданием.

Сегодня для меня это та среда, в которой живу. Я не очень хорошо представляю, что бы делал, если бы из этой среды выпал. Помимо того, что сам пишу, я работаю в жюри литературных премий, редактирую журнал, читаю книги других писателей, выношу какие-то суждения. Занимаюсь этим, потому что мне интересно.

– Что, по-вашему, означает «писать скучно»?

– Часто скука возникает там, где есть элемент самолюбования. Когда писатель медлит в переживании собственных ощущений больше, чем нужно. И тогда читателю становится скучновато и хочется подхлестнуть рассказчика – быстрее, не тяни. Понятно, что не бывает писателя без эгоизма, эгоцентризма, индивидуализма. Но они должны быть в гомеопатической мере, ведь если чуть переборщишь, можешь все дело загубить. Умение почувствовать эту меру – ровно столько внимания привлекать к собственной персоне, сколько нужно, не больше и не меньше. Другая ошибка, когда человек слишком работает на читателя, когда слишком хочет понравиться. Это тоже вызывает отторжение. Может быть, не совсем скука, а какое-то иное чувство...

У меня однажды был разговор с моим хорошим другом, критиком Павлом Басинским, автором бестселлера «Лев Толстой: бегство из рая». Этот разговор к литературе не имел отношения, он был про рыбалку. Я сказал, что поймал трех лещей. Он поднял меня на смех и сказал, что поймал пятьдесят. И стал меня учить, как это сделать: надо приготовить сложную прикормку, в правильной пропорции смешать манку, пшенку, геркулес, добавить анисовых капель, валерьянки, подсолнечного масла – вот тогда лещ клюнет.

Современный читатель в каком-то смысле похож на не пойманного леща. Он закормлен, избалован, надо знать рецепт создания такого литературного текста, чтобы читатель на него хотя бы клюнул. Это редко кому удается – трудно просчитать, рецепт невозможно изобрести. А если и возможно – это уникальные случаи. Может быть, таким человеком является Борис Акунин. Его писательская ловкость, одаренность в том, что он сумел это сделать и реализовать. Но вот повторить-то не удается!

Поэтому, как избежать скуки, как сделать так, чтобы читателю было с тобой интересно, как удержать его внимание, – одна из главных задач, которая перед писателем стоит, и ее нельзя решить прямо. Если вы будете об этом думать, у вас точно ничего не получится. И уж тем более, если вы не будете об этом думать. Нужно иметь какой-то особый мозжечок, особый талант.

– Знакомо ли вам такое понятие, как творческий кризис? Что делать, когда душа молчит?

– Во-первых, я не стал бы злоупотреблять этим понятием. Иногда человеку просто лень писать, и он все это называет творческим кризисом. Про себя не могу точно сказать, что у меня когда-то бывали творческие кризисы. Какие-то вещи получались лучше, какие-то – хуже. Связано это с кризисом или нет – не уверен. Но думаю, что писателю полезно время от времени менять манеру письма. Не работать в одном и том же жанре, в одном и том же стиле, не следовать одному канону. Лучшее средство борьбы с такого рода кризисом – именно подвижность, легкость.

Ситуация невостребованности часто провоцирует кризис. Есть, конечно, сильные люди, которые умеют на это не обращать внимание. Или которые так устроены, что не могут не писать. А есть такие, которые видят, что все это никому не нужно, и они тихонько куда-то деваются, замолкают, потому что писать роман или повесть на самом деле очень тяжело.

Про себя, по крайней мере, могу сказать, что старался и стараюсь заниматься в литературе разными видами деятельности. Причем не могу сказать, что делаю это сознательно. Может быть, это мое личное, но я в жизни ничего активно не ищу – скорее, жду, что она мне предложит, и стараюсь не отказываться. Исхожу из того, что все, что тебе посылается, посылается неслучайно.

Жизнь и судьба человека, тем более пишущего человека, – постоянный диалог с кем-то или с чем-то. И надо попытаться собеседника понять. Когда я писал биографии писателей для серии ЖЗЛ, сформулировал для себя такое понятие: у каждого русского писателя, тем более крупного, есть свой «садовник», который так обрезает крону дерева, чтобы оно впоследствии принесло максимальное количество плодов. Те писатели, которые умели находить общий язык с «садовником», проживали более долгие и счастливые жизни. Таким был, например, Пришвин. А вот Булгаков всю жизнь бодался со своим «садовником», не хотел принимать его волю и, с одной стороны, создал гениальные вещи, но с другой – уходил из жизни с сознанием того, что жизнь прожита неудачно.

– Что привело вас на должность главного редактора литературного журнала?

– Я никогда раньше ни в каких редакциях не работал. Мне интересно оказаться в чужой шкуре, потому что всю жизнь относился к редакторам как к людям другой породы, – приходил к ним как автор. Журнал «Литературная учеба» – первый, куда я предложил свои произведения, еще будучи студентом. Женщина-литконсультант прочитала мои работы, написала отрицательное заключение, и на этом мой роман с «Литературной учебой» закончился. Спустя какое-то время меня опубликовал журнал «Октябрь».

Помню, какой трепет испытывал, приходя в редакции журналов. Люди, которые там работали, казались мне небожителями, они решали мою судьбу. С годами юношеское благоговение угасло, но все равно мне интуитивно казалось, что интересы автора – это одно, а интересы журнала – другое. Иногда они совпадают, иногда – нет.

Сейчас, оказавшись по другую сторону стола, понимаю, что это действительно так. Автору, когда он приходит в журнал, кажется, что он и его произведения – самое главное на свете. Нормальное эгоистическое чувство, стыдиться этого не надо. А с точки зрения редактора все выглядит совершенно иначе, ему как минимум надо сделать хороший номер. Когда получаю чужой хороший текст, прагматически этому радуюсь. Будучи писателем, я этого чувства прежде не испытывал. Мои представления о том, как устроена литература, как она движется, развивается, расширились, изменились. И, наверное, мечта любого редактора – кого-то открыть. Мне это пока не удалось. Но все равно отрадно извлечь из литературного небытия неплохие вещи.

– Как вы относитесь к писателям-женщинам?

– Этот вопрос имел бы смысл лет 10–15 назад. Когда я ходил в литературное объединение при Московской писательской организации, нас там было человек двадцать, и только две женщины. Все остальные – честолюбивые амбициозные мужчины, кто помоложе, кто постарше. Было видно, что литература – мужское дело. Сегодня ситуация поменялась с точностью до наоборот. В Литинституте у меня семинар прозы, и тоже примерно двадцать слушателей. Среди них двое мужчин, а остальные – девушки и женщины. С гендерной точки зрения литература все больше становится женским делом. Боюсь, наступят времена, когда придется говорить о мужской литературе как о маргинальном явлении.

– Любимые современные авторы?

– Из современных активно пишущих писателей я бы назвал Бориса Екимова, Алексея Иванова, Захара Прилепина, Олега Павлова, Романа Сенчина. Из женщин – Олесю Николаеву, Светлану Василенко, Майю Кучерскую, Людмилу Петрушевскую.

– Чего бы вы пожелали нашим читателям?

– В молодости надо как можно интенсивнее жить. Меньше времени проводить за компьютером, в социальных сетях, в кофейнях – хотя треп хорошая вещь. Но главное – как можно больше ездить. Сейчас столько возможностей для путешествий! Помню, встречался со своей переводчицей на испанский, и она мне рассказывала, как в студенчестве год жила в Париже, – я чуть не умер от зависти. Оказаться там или даже пожить именно в студенческие годы – счастье, ни с чем не сравнимое. Конечно, сегодня тоже не всякий студент может себе это позволить, но в любом случае есть возможность, например, летом поработать в Америке, в Европе.

Не нужно сидеть сиднем дома, надо стараться использовать возможности, которые дает жизнь. И именно в молодости, когда большинство из вас не связаны детьми, семьей, когда относительно легко можно куда-то сорваться. Очень важно не быть одиноким, чтобы была компания. Главное мое пожелание – быть максимально открытым и мобильным, уметь раскрывать все свои клетки, все свои поры, жить во весь опор, во весь дух, во все уши, во все глаза. Чтение здесь тоже важно, потому что это одна из возможностей распахнуть самого себя.

Беседу вела Ирина ЧЕЛЯДИНОВА

К началу ^